ЭЛИ ЛЮКСЕМБУРГ
Рассказы
НОВЫЙ ПОМОЩНИК
"...А несравненны мы в искусстве умирать"
(М. Генделев,
"Ночные маневры под Бейт-Джубрин")
Как каждый в мире рыбак, Фридрих Сандлер, старый морской волк, был суеверен. После малейшей тревожной приметы оставался дома на берегу. И твердая эта привычка уже спасала его много раз.
Какой-то странный, "сухопутный" сон вдруг приснился ему!
...Будто идет он по рельсам, по шпалам; знойный полдень; над головой синее безоблачное небо, стрекочут цикады, парят ленивые коршуны, вокруг голая безбрежная степь - ни деревца, ни травинки. Куда он идет, зачем? Непонятно!
Вдруг слышит тревожный гудок - поезд у самого горизонта.
"Далеко еще, - думает, - пусть приблизится, сойти ведь с пути всегда успею!".
Между тем, поезд с нарастающим грохотом приблизился, и Фридрих уже видит лицо машиниста в кабине - азиатское, перепуганное... Знакомое, вроде, лицо. Где он видел его? И прыгает с насыпи, снова смотрит на машиниста, мучительно стараясь извлечь это лицо из глубин памяти.
Азиат в ужасе пучит глаза на Фридриха и тычет пальцем: дескать, под ноги себе гляди, не на меня!
Фридрих опускает глаза - что за чертовщина?! Он снова стоит на рельсах - ничего не может понять! Делает тут же сильный скачок в сторону и видит, как рельсы вместе со шпалами, изогнувшись длинной кривой, прыгают вместе с ним. Обезумев от страха, он прыгает еще и еще, а рельсы будто к ногам прилипли - под ним да под ним. Тепловоз, как вихрь, накрывает его с головой. "Да кто же этот азиат со своим хитрым капканом?" - успел он напоследок подумать. И сразу проснулся.
Не открывая глаз, Фридрих долго неподвижно лежал, слушая бешеный гон сердца, потянулся было за сигаретами, но передумал - сигарета не помогла бы, не успокоила. Решил, что Добруша надо спросить, что ему Добруш на это скажет?
Сосредоточился, крепко зажмурился и нырнул... Сначала он увидел аорту, туго переплетенную голубыми и алыми венами, проник в кровь, поплутал малость в бурлящем, взволнованном предсердии, нырнул еще глубже и оказался в пустой темной камере, где, опираясь о тросточку, метался господин в котелке, в сюртуке и белой манишке.
С минуту Фридрих глядел на него, ожидая, что Добруш поднимет лицо, спросит хотя бы: "Ну, что, ясно? Нужны ли еще намеки?". Но тот продолжал метаться, как в тюремной камере, пребывая в большой тревоге и в полном недоумении.
Сидя на постели, Фридрих позвонил в Хайфу, своему капитану.
- Алло, Аккерман? Это Сандлер. Ты слышишь? Плохие новости, я, кажется, заболел...
На что трубка немедленно разразилась паникой:
Ты с ума сошел! Идет путина, ты понимаешь, что говоришь?!
Я все понимаю, реб Йосл, идет большая рыба, и надо быть утром в заливе...
Да не морочь голову, скажи откровенно, что вдруг случилось?
Мне нездоровится, мне завтра никак нельзя...
Что означает "нельзя"? У тебя менструация? Тяпни стакан виски, живой или мертвый ты нужен мне утром на сейнере!
Фридрих отчетливо себе представил, что с капитаном сейчас происходит, как напугал его этот внезапный ночной звонок. Хотя казалось, что ни доброе, ни худое известие в мире уже не может испугать старого Аккермана, ибо самые страшные события давно над ним отгремели. И стало вдруг жалко его, старика. Жалко и стыдно за себя.
- Ладно, попробую тяпнуть, попозже перезвоню, - ответил Фридрих еще не веря, что уступил, сдался, изменил первейшему принципу морской своей жизни.
Положив трубку, он обвел спальню мутным беспомощным взглядом. Что же делать, чем унять эту бурю в душе, эту дикую колотьбу сердца? Этот жуткий, необъяснимый страх? Может, Библию почитать... Надел халат и направился к полкам.
У зеркала Фридрих остановился, столкнувшись лицом к лицу с господином в котелке и с тросточкой, одного с собой роста, с нехорошими растревоженными глазами.
"Н-да, веселенький сон, черт подери! - сказал ему Фридрих. - Просто не знаю, как быть, что ответить капитану, могу ведь и отказаться!".
"Конечно, можешь! Но прежде подумай, разве он из другого теста? Разве нет у него своих снов и предчувствий? Думаешь, от спокойной жизни заделался твой старик паникером?".
"Потому-то и стыдно, ведь ехал в Израиль за чем-то героическим. Не могу же я ляпнуть ему, как баба: видишь ли, сон мне приснился!".
"...В твои годы он тысячи евреев сюда привозил на ветхих своих суденышках, чуть ли не полстраны - нелегальных иммигрантов. Куда за ними только ни ездил: и в Африку, и в Европу. А сколько раз топили его? Поливали огнем с берега и со сторожевых судов? Чуть ли не каждую ночь. По сей день здесь была бы пустыня, а не райский цветущий сад, если бы такие люди, как Аккерман, принимали всерьез все свои сны и приметы, оберегая в первую очередь только свою жизнь".
"Ты прав, - отвечал пристыженный Фридрих. - Безусловно прав, мне нечего возразить! Настало, должно быть, время в корне менять себя...".
"Душу свою менять! - воскликнул Добруш. - Обновить ее полностью. Даром человеку ведь ничего не дается, даже опыт смерти", - утешил он Фридриха.
Забыв, куда и зачем он шел и как у зеркала оказался, Фридрих вернулся к телефону, снова набрал Хайфу, услышал хриплый, нетерпеливый голос:
Ну, ты тяпнул стаканчик, тебе уже легче, течка твоя заткнулась?
Легче, значительно легче! Захватишь меня утром, как обычно, - и повесил трубку, чувствуя, как страх в нем ширится и растет, всего целиком заполняя.
Он сел в машину, вырулил со стоянки, и тут его, как током, пронзило: сон-то был "сухопутный", может быть, на дороге его поджидает несчастье?
Б-г ты мой, почему он сразу не подумал об этом? Почему не велел капитану заехать за ним на машине? Но тут же вспомнил, как бы очнувшись: "А кто бы сейнер привел из Хайфы? Твой ангел Добруш, что ли?".
В этот ранний, предрассветный час дороги были пустынны. Редкие люди шли в синагогу на первый "миньян", и Фридрих им позавидовал, - в это утро особенно! В Б-га он верит. Душою и сердцем, а вот молиться не может, не научился. Все в нем полно немотой, глухим, бессвязным мычанием - не знает, как себя Б-гу выразить. И Йоська Аккерман, его капитан, тоже не может молиться, хотя утверждает, что набожен. Говорит, что времени научиться не было, много работал, был первым помощником у Б-га -столько евреев переправил в Израиль!
С великой опаской подъехал Фридрих к железнодорожному переезду, по многу раз оглянувшись направо-налево: не этот ли путь прилипнет к нему? Застрянет на рельсах машина, заклинят вдруг дверцы? Но нет, ничего не случилось. Не слышно было гудка, не мчался к нему тепловоз, и Фридриха отпустило... Будет, правда, еще переезд и еще шлагбаум - возле залива и складов. Но там уже порт и море, и "сухопутное" наваждение не будет так страшно.
Наконец он добрался до места, нашел стоянку, вышел и зачехлил машину. Окинул взглядом родной залив, кишащий рыбачьим флотом чуть ли не со всех берегов Израиля, увидел небо, галдевшее чайками. И подумал, что проторчат они нынче дня три без берега, если не больше, и именно столько предстоит жариться на раскаленном солнце его машине.
В обычные дни они даже на ночь в море не остаются -что им Г-сподь пошлет, с тем и возвращаются, ибо старый Аккерман человек не алчный. В этой жизни, любит он повторять, я свои деньги давно заработал! Дети мои устроены, внуки устроены, много ли мне со старухой надо?
Возле причалов суда сгружали добычу: визжали лебедки, сновали юркие кары, стояли в ожидании своей очереди грузовики-холодильники, перекликались шоферы, весовщики, учетчики. Подхваченный суетой, учуяв дух небывалой путины, Фридрих тотчас же забыл про все свои страхи и полетел в контору.
Сначала он выписал для сейнера "Зерем" ледяные блоки и тару, затем помчался на склад горючего за маслом и соляркой. Велел рабочим везти это все следом за ним и выскочил на причал, чтобы занять местечко своему капитану, который с минуты на минуту должен прибыть.
Ровно в пять, как обычно, сейнер "Зерем" шлепнулся о причальные шины, капитан выбросил за борт канат, а Фридрих ловко накрутил его на чугунную тумбу.
- Да здравствей советская замечательная здоровья Фридрих-Энгельс-Ленин-Сталин! - Приветственно вытянув руку, восторженно вопил старый Аккерман, подражая русским дикторам на первомайском параде.
Да здравствей израильски примитивски аккермански! - немедленно парировал Фридрих.
Да здравствей еврейски пролетарски со всех морей соединяйски! - И капитан сошел с кормы, ибо времени было в обрез, а эти выкрики идиотские они оба могли продолжать бесконечно.
Фридрих тоже унялся и сунул старику подписать накладные на лед и тару, на бочки с горючим.
- Грузиться? - спросил он его.
- Грузись! - велел ему тот и заковылял в контору.
Фридрих вскочил на сейнер, запустил лебедки, и все, что находилось за бортом, перекочевало вскоре на палубу.
Потом они вышли в море. Полным ходом направились в Акко - захватить арабов-матросов: Ахмада, Нилана и Фаиза, служивших на "Зереме" уже не первый сезон.
Фридрих стоял за штурвалом, в будке была разостлана карта залива, где был означен квадрат их промысла в эту путину. Аккерман, надрывая глотку, хрипло кричал в рацию, что место им дали ужасно мелкое - все дно там усеяно хламом, что изорвет он все свои сети, пойдет по миру, обнищает и обанкротится... Залив он знает, как свои пять пальцев, кричал он им в Хайфу. Какой, интересно, подлец подсунул ему эту свалку? Он им не фраер, кричал старик, он им покажет, где раки зимуют, в корень их душу мать, велит сейчас повернуть сейнер, заявится к этим крысам конторским и разбомбит их всех начисто.
Фридрих же поглядывал на старика с беспокойством. А тот, все более распаляясь, продолжал вымогать квадрат поглубже и подальше, раздувая от напряжения шею, и Фридрих вмешался:
- Реб Йосл, прошу тебя - оставь их в покое, инфаркт себе заработаешь! Ну их всех к черту!
Старика своего Фридрих любил как живой символ своей самой заветной мечты - ходить в море под началом еврейского капитана в Израиле! Дети и внуки Йосефа Аккермана давно уже выросли, но с морем никто из них судьбы своей не связал. А Фридрих был холост и одинок, без семьи, без родителей, и стал ему как сын.
На самом же деле все обстояло еще сложней, еще деликатней.
Там, в той жизни, Фридрих был вечно заперт в "закрытых лужах" - на Каспии, на Арале, и изо всех сил пытался вырваться в мировой океан, рыбачить в международных водах, устроиться в торговый флот. Но фамилия не подходила, не нравился им его пятый пункт в паспорте.
Получив, наконец, свободу и прибыв на хайфский берег, Фридрих утратил вдруг интерес к духу великих скитаний, к ветрам, как говорится, вольных морей. Его дико потянуло к оседлости, чтобы каждую ночь проводить в собственных стенах, среди дорогих его сердцу книг. Поэтому ржавенький сейнер "Зерем" и старый его капитан пришлись ему как нельзя лучше.
Всею душой и плотью насыщался Фридрих собственным домом и родиной. И, как ни странно, этот голод становился с каждым днем все ощутимей, казалось, и в тысячу лет не насытится. Ну, а заморские страны, чужие порты и прочая экзотика - все это мог он себе представить в постели, читая книги, и этого было вполне достаточно. Или же, как сейчас, стоя за штурвалом и чувствуя под собой волны родного Средиземного моря, просто знать, что там, впереди - Кипр и турецкий берег, а направо - Африка, да и, вообще, стоит ему лишь поднять трубку в любое время, позвонить компанию "Цим", - дескать, механик Сандлер согласен! -так завтра же он будет на всех морях-океанах, ступит на любой континент, в любую страну и порт.
Капитан выключил рацию, взял бинокль и стал любоваться путиной, радуясь, как ребенок:
- Ну и красота, ну и добыча! Как по живому мясу идем...
А Фридрих и без бинокля прекрасно видел, как прут в прозрачных и темных недрах несметные косяки, сопровождаемые белыми тучами чаек, как море кругом вскипает, полно в заливе судов - шхуны, шлюпы, тральщики, неумолкаемый гам и галдеж висят в воздухе, как на восточном базаре. Вдобавок ко всему стрекочет "пайпер" - самолет-разведчик, готовый, как хищная птица, клевать и клевать ошалевшую рыбу, заражая азартом охоты и без того до крайности возбужденных ловцов.
Аккерман повесил свой бинокль на шею механику, а сам отправился в камбуз готовить завтрак - большой, для команды; скоро они подберут матросов, плотно все поедят и тут же возьмутся за сети.
Оставшись один, Фридрих время от времени стал прикладываться к биноклю - уже виден был Акко, его каменный, подковой, мол. Там было пустынно: не качались лодки в лагуне, не волновался лес мачт, как обычно, не сушлись на козлах сети. Даже чертенята-мальчишки и те не прыгали с высоких крепостных стен в смертельно опасные скалистые заводи, чтобы развлечь туристов и заработать пару монет. Все ушли на путину!
Играло солнце на куполах и башнях старого Акко. Смотрел Фридрих на густые финиковые рощи, банановые плантации кибуцов, прибрежное шоссе, заполненное машинами - люди ехали на работу, и думал: "Как юн еще этот древний мир - моя новая родина! Моложе меня!". Эта мысль освежала душу.
Ему припомнились вдруг иные земли, иные воды: Муйнак, Арал, гигантские камышовые тугаи в дельте Аму - унылый, безрадостный мир недавнего прошлого. Другая была рыба в тех желтых обморочных водах: сомы, усач, осетрина. Были, конечно, и мелкие радости, которых в Израиле у Фридриха нет... Вспорешь, бывало, брюхо осетру, навалишь в ведерко икры, пересыпешь все это солью, и кушай тут же ложками до отвала. Так пировали они на сейнерах каждую ночь - с икрой и водкой, а после, упившись и обожравшись, прыгали в море, рыгая и гогоча, остерегаясь сомов-людоедов. Сомы там жили ленивые, как бегемоты, ногу могли оттяпать запросто!
Вернулся Аккерман, принес механику кружку кофе -густого, как деготь. Фридрих вытащил сигарету, закурил и стал прихлебывать с удовольствием: кофе по-бедуински -это он страшно любил! Место же за штурвалом занял Аккерман, сбросил сейнеру ход и, на подходе к молу, стал разворачиваться. Шли им навстречу длинный и тощий Ахмад, кучерявый Фаиз, круглолицый красавец Нилан, радостно махавшие руками. Был с ними и кто-то еще, четвертый, Фридрих видел его впервые. Держался он робко и неуверенно и радости прибывшему сейнеру не выражал.
Вглядевшись в него попристальней, Фридрих вздрогнул: он вдруг узнал лицо машиниста из своего кошмарного сна!
- Просил их найти подмогу, просил троих, ну, минимум, двоих, - ворчал расстроенный Аккерман. - Видать, никого не нашли, только интеллигента этого.
"Ну, да, это он и есть! Он меня и убил! Но я его где-то видел и раньше... Недаром подумал, что это лицо азиата. Не просто араба, а именно азиата! Где же я видел его?".
Ведомый опытной, твердой рукой капитана, сейнер скользнул вдоль мола, а эти четверо, побросав на палубу узелки, один за другим стали прыгать на борт. И тут Фридрих вспомнил его, разом все вспомнил, покачнулся и расплескал кофе из кружки...
В двух шагах от себя видел Фридрих не робкого новичка с гладко выбритым смуглым лицом и тоненькой ниткой усов и не водителя тепловоза в ночном своем сне, а Алишера Табари - своего случайного соседа в прибрежной гостинице "Дом рыбака" в Муйнаке, где у механика Сандлера был постоянный двухместный номер от туркестанской флотилии.
В ту пору Фридрих уже отплывал, в душе его жил Израиль, манящие бризы тропиков и Магриба, древней Эллады и Финикии: туда он навсегда отплывал, а потому был подозрителен, собран, как пружина.
Вышел, помнит, проходной из порта. Был поздний вечер, почти что ночь - и поплелся в гостиницу, увязая по самую щиколотку в рябых дюнах, блестевших слюдою и чешуей.
Еще издали увидел Фридрих свет у себя в номере, подумал сразу и с раздражением, что снова вселили к нему бродягу либо жулика, и тот уже шарит в его вещах и карманах, слюнявит любимые книги с альбомами, и чуть ли не побежал. Влетел на крыльцо, кинул на стойку администраторши Зоечки усача, завернутого в газету и перевязанного шпагатом, - так он ее задабривал, чтобы не лезла особенно в душу, - собрался было спросить, что за карася она ему подпустила, но Зоечка усача отпихнула и показала глазами нa незнакомца за столиком - здесь же, в ее конторке.
Тот поднял лицо на Фридриха - лицо дотошной ищейки, проницательного клеща, и снова уперся в бумаги, личные дела постояльцев.
"Меня пришел потрошить, - заледенел Фридрих. - А больше в порту и некого, чтобы так откровенно и нагло!". Запомнил пиджачок чесучовый, а ниже - синие галифе с полоской, блестящие хромовые сапоги. Забрал своего усача и ушел к себе, проколотый страхом.
Но настоящий сюрприз ожидал его в номере! Еще за дверью услышал голос знакомого диктора, нездешние бравурные марши - сосед его новый слушал "Голос Израиля". Сконфуженный и улыбчивый, бодро вскочил навстречу.
- Алишер! Алишер Табари! А вы кто будете? - И даже транзистор не выключил. Только что с моря, с сейнера, после суток работы без сна, Фридрих протянул ему вялую, грязную руку, извинился и тоже назвался.
"Алишер, Алишер... На узбека вроде бы не похож и на каракалпака тоже. Уж очень живое лицо, - вычислял его Фридрих. - Бухарский еврей, конечно! Так вот за кем этот чекист приперся?! Ну и ну, вот так дела пошли в зачуханной нашей дыре!".
На северном Арале рыбачили? - спросил его Фридрих.
Нет, из Термеза, с речного флота, - просто и весело отвечал сосед, сразу став удивительно симпатичным.
Рыбак рыбака видит издалека, - подмигнул ему Фридрих, имея в виду транзистор, конечно, и знакомый им голос диктора.
Фридрих стащил спецовку, взял мыло и полотенце, бритву и пошел во двор к рукомойнику.
"А не наседку ли мне подсунули, не провокатор ли этот еврей со своим транзистором? - спрашивал Добруша, оставшись с ним наедине. - Какой-то глуповатый, чересчур уж веселый...".
"На всякий случай, будь ты с ним начеку, - посоветовал Добруш. - Дай ему вволю наговориться, а там и увидишь, что он за рыба!".
Выбритый и умытый, Фридрих вернулся в номер, сказал соседу, что не ужинал еще, и если тот хочет, может присоединиться - столовая рядом, на барже, "Поплавок" называется, как в Москве.
И для начала забросил первый крючок с наживкой:
- Есть на Москве-реке ресторанчик один, все рыбаки и матросы пируют там. Вы, кстати, бывали там? Уже приезжали по нашим делам? - И кивнул на транзистор, гремевший на всю гостиницу боевыми маршами из Иерусалима.
При этом вопросе сосед его впал в сильнейшее беспокойство: принялся бегать по номеру, говорил, что делать в Москве ему нечего, никто документов его не примет, его ворота в Израиль находятся здесь. Уже пытался, говорил ему Алишер Табари, уже он пробовал переплыть в Афганистан, да только не получилось! И вот - он сюда приехал, здесь попытать счастья на новых водах.
Вынимая из шкафа рубашку, брюки, чтобы переодеться, Фридрих удивился.
- Как это так - документы не принимают? Не может быть, чтобы Москва отказала! Вы что, прокаженный? Преступник? Доступ имели когда-то?
Сосед застенчиво просиял и брякнул нечто неслыханное:
- Вы что, не видите, вы что, слепой? Да я же араб! Мне в этом Израиле скорее, чем вам надо быть.
Фридрих неудержимо расхохотался, чуть не свалился, запутавшись в брюках ногами - более нелепой встречи он себе и представить не мог. И тут же решил насладиться этим безумцем полностью, от души. Выжать из него все. Постичь до конца самому эту дикую ситуацию.
- Милый вы мой, да я же вам помогу! Устрою к себе на сейнер, а этот берег афганский на блюдечке поднесу! - вскричал он со злою веселостью. - Да вы же поэт, как и я, как тезка ваш Алишер Навои! - смеялся Фридрих, всхлипывая. - Давайте задушим друг друга в объятьях!
Он сгреб соседа в охапку и чуть ли не силой потащил из номера.
- Нет, нам эту встречу надо обмыть, обмыть непременно, а после уже решим, где убивать друг друга!
В обнимку вышли они в коридор, прошли мимо стоечки, мимо Зоечки, а следом за ними снялся гражданский пиджак и тоже потащился в ночь, соблюдая дистанцию между собой и двумя "мослами" - евреем Сандлером и речным рыбаком из Термеза арабом Табари.
Какая прелесть, до чего мы дошли, до чего дожили! - вопил Фридрих, чтобы слышал его влекущийся за ними "хвост", этот грязный и нищий поселок, этот ревущий гудками порт, ненавистное море с ядовитым оранжевым испарением - все, что так обрыдло Фридриху, сидит у него глубоко в кишках.
Еврею отныне - пожалуйста, скатертью дорога! А вот вам, арабу, - нельзя, не пустим! Вас она стережет, родная советская власть, чтобы никакого вреда Израилю не чинили. Поэтому имя ему, молчаливому спутнику нашему, не просто "гражданский пиджак", а "зоркое око и страж Израиля!".
Спустились они на берег, к мерно качавшейся на волнах барже. Взошли на мостки, сели за столик под брезентовой крышей. Два пива и графинчик водки заказал для начала Фридрих. Велел принести салат и макароны по-флотски, распоряжаясь, как завсегдатай, гостеприимный хозяин, рубаха-парень, а сумасшедший араб держался вежливо и застенчиво улыбался.
- А вы не врете? - начал Фридрих. - Вы это не сочиняете? Про курдов я слышал, знаю, видел персов и ассирийцев. Даже сам был женат на кореянке однажды – чего вам больше?! Но чтобы жили арабы в наших краях – это мне удивительно!
И Алишер Табари охотно принялся объяснять:
- Племя наше или община, можете нас называть, как вам угодно, - потомки древних великих арабских халифов. Это мы, арабы, принесли сюда в Согд понятия новой цивилизации - научили кочевников торговать, обрабатывать землю, молиться единому Б-гу, а не каменным идолам. Затем пришли монголы, варвары Чингисхана, и снова настал упадок, потомки пророка отступили в Багдад...
Тем временем подоспел заказ: поставили на столик водку и пиво - они чокнулись "за знакомство". Потомок великих халифов принялся ковыряться вилкой в салате и водку больше не пил, прикладываясь только к пиву. Зато Фридрих быстро и радостно напивался, чувствуя, что косеет, дойдя, наконец, до точки, где спрашивать можно все, ничуть собутыльника не стесняясь, и незаметно перешел на "ты".
Ближе, ближе давай, ты про Израиль скажи, - что за шайтан вдруг в тебя вселился?!
В Коране, в одном из его стихов, сообщается о разрушенном царстве евреев и о тысячелетнем сне "хозяина осла", - говорил ему Алишер Табари с ученой, терпеливой улыбкой. - Пророк Мухаммад под этим "хозяином" совершенно определенно подразумевает Израиль и с поразительной точностью называет время, когда его дух проснется. В этот именно год потомкам Алидов предстоит поднять черное знамя шиитов и бесстрашно войти с ним в будущие владения "хозяина осла". Потомки Алидов - это мы и есть, а черное знамя хранится у нас еще издревле...
Фридрих сидел лицом к морю, слушая всю эту муть, и сильно скучал: ничего серьезного в этом не было. Ни страсти, ни остроты, никакой романтики даже. Этот улыбчивый, тихий араб скорее всего был действительно болен. Придумал что-то на почве своей религии, связав свой бред с целым рядом сокрушительных поражений его соплеменников на Ближнем Востоке... Дон-Кихот с черным шиитским знаменем - решил спасти от евреев арабскую нацию!
У входа на баржу, спиной к Фридриху, сидел за столиком ''страж Израиля" - пил минеральную воду, и эта спина чесучовая была Фридриху гораздо интересней, ибо таила в себе загадку: "Сидит и ждет свое яблоко - араба или еврея? Кого же он все-таки ждет?".
- Но почему в Израиль? Бери свое славное знамя и поезжай в Сирию, в Ливию, в любую страну ислама - воюй оттуда сколько угодно!
- Э, нет, только в Израиль, - отвечал ему тот, конфузливо улыбаясь. - Именно к евреям в логово!
"Да нет, слишком уж он бесцветен и вял, - ничуть не тревожился Фридрих. - Не из такого теста вызревают фанатики и убийцы, этот Израилю не опасен!".
Потом оживился, тяпнул рюмку и громко расхохотался:
- Ты с этим логовом мне притчу одну напомнил... Жил однажды страшный, огромный удав, и был у него враг заклятый - самый обычный кролик. Устраивал он удаву засады, нападал на него, кусал, а вот одолеть по-настоящему никак не мог. Наконец, повстречались оба на узкой тропинке, лицом, как говорится, к лицу, раззявил удав свою пасть, и чует кролик, что дело плохо - тянет его, тянет в эту пасть неумолимо, и ничего поделать с собой не может. Ну и отлично, сказал он себе, пусть оно так и будет! Если врага своего не мог я осилить снаружи, то ввергнусь к нему вовнутрь и там буду с ним бороться, оттуда попробую уничтожить...
Фридрих прикончил водку, велел принести еще графинчик. Снова вернулось к нему веселое настроение: он потешался над этим чучмеком, над этим кроликом от всей души. Он был умен и находчив, и сила удава была за ним. Наслаждался спектаклем, который сам же вел и сам же удачно разыгрывал.
Тем временем прилетел графинчик, Фридрих тут же его почал. Подумал, что зрителей все-таки маловато, - всего-то их трое на барже. Этого "стража" за столиком ему-то и не хватает! И он в его спину уставился, гипнотизируя, как удав. Мысленно отдавая приказ: встать и составить компанию.
- Притча ваша весьма остроумна, - услышал Фридрих насмешливый голос. - Тысячу лет живем мы в Хиве, глотали нас тимуриды, глотали эмиры и шахи, советская власть глотала, а мы, как видите, целы, не растворились, не рассосались. И миссию свою священную готовы исполнить хотя бы сегодня. Ну, а вы-то сами, евреи, смешались со всеми народами, а с духом вашим что-нибудь сталось? Скорее, наоборот, - еще больше окрепли, царство свое возродили и вот грозите исламу мечом, мечом и распадом! В любое чрево, в какое ни войдете, все там меняете и разрушаете, а выходите с прибытком.
Подумал Фридрих: а что он здесь оставляет, на древней земле Согда, навсегда ее покидая? С каким прибытком выходит?
Увидел кладбище еврейское в Самарканде, на горочке возле Афросиаба. Сотни беспризорных, разбитых могил в лессовой пыли и верблюжьих колючках. Две могилы там -его родителей - матери и отца, умерших с голоду в эвакуацию. Это кладбище и эти могилы в Израиль уже не взять! А увезет он отсюда жестокую память вечного гражданина третьего сорта, память ребенка из польского местечка, откуда бежали они от нацистов, спасаясь в России... Воровское детство на самаркандской толкучке, приюты и каталажки. Потом "ремеслуха", работа морским механиком, сейнеры, попойки с драками и поножовщиной, гумозные девки - твари и сифилюги - это его прибыток! Или такой еще цирк - жена-кореянка в Термезе. Слава Б-гу, что быстро с нею развелся, детишек не успел наплодить. Да, действительно, как бы кровавое месиво, побывавшее в страшном желудке - вот его память!
Да неужели ты не боишься?! - воскликнул Фридрих. - Ведь я же первый в Израиле тебе в глотку вцеплюсь, как волк, всеми зубами! Потому что я эти тысячу лет жил с единственной мыслью родину заиметь, клочочек родной земли, а ты это время сидел, как шакал, дожидаясь меня, чтобы именно в этот час уничтожить.
Аллах милостив, каждый народ живет своим назначением! - ничуть не обидевшись, не испугавшись, отвечал Алишер.
Слушай, - откровенно предложил Фридрих, - зачем нам для этого ехать куда-то, давай с тобой здесь сцепимся, прямо на барже? Я ведь дорогу тебе сэкономлю, нервы твои и расходы!
Э, нет, куда нам спешить? Мы своей дракой только его потешим, - и показал подбородком на "стража", который прекрасно все слышал. - Здесь мы его дичь.
Умница, дай я тебя расцелую! - согласился пьяный механик. - Какой же ты все-таки милый.
Друзьями возвращались в гостиницу. Пели в обнимку израильские песни. Вопил, собственно, Фридрих, а мудрый потомок Алидов чего-то себе мычал. Порт и поселок спали. Горели бакены в море, стояли тяжелые удушливые испарения, брехали собаки.
- Чего эти твари лают? - возмущался Фридрих. – Спать не дают трудящимся людям.
- Собаки зря никогда не лают, - отвечал Алишер. - Им ночью видятся привидения, которых мы с вами, брат, не видим.
Фридрих и в самом деле плохо спал этой ночью, часто выбегал во двор: тошнило его, чудились привидения. Рядом с их номером устроился на табуретке кто-то и всякий раз являлся Фридриху в ином облике. А может, казалось только - в багровой хмари в глазах, с дури и с перепою?
Под утро уже, шаркая по коридору, узнал в нем Добруша - в котелке он был, разумеется, и во фраке, черную тросточку прислонил к стене. Поднял он на Фридриха сонно-тяжелую голову и ухмыльнулся загадочно: "Ну и ну, значит, берег афганский на блюдечке поднесешь! Гляди, удав, как бы ты духом в Израиле не слинял!".
* * *
Босой и в шортах стоял капитан за штурвалом. Больно взвизгнул, ошпаренный кофе:
- Эй, Маркс-Энгельс, да что вдруг с тобой? - И сам испугался, увидев смертельно бледное лицо механика, окаменелую его неподвижность, пустые, стеклянные глаза.
- Да ты, я вижу, действительно болен! Садись, садись, сынок, не стой, не стой на ногах.
Фридрих присел у рации, почувствовав внезапную слабость в ногах, мгновенно покрывшись холодной испариной.
- Старый дурак, это я виноват, - суетился Аккерман, - не зря ты мне ночью звонил, ты уж, сынок, прости. Ах, что же мне делать с тобой, что же мне делать?!
"Ну, да, я болен, это он хорошо придумал, из будки мне ни в коем случае нельзя выходить, этот потомок халифов нe должен меня увидеть, - лихорадочно соображал Фридрих. - Покуда я здесь, он целиком в моей власти. Но в ту минуту, как он меня опознает, шансы наши сравняются, мы оба станем охотниками...".
Снизу, с палубы, было, конечно, все видно - что в будке творится и кто стоит за штурвалом. Фридрих вдруг вспомнил себя на рельсах, вспомнил, как Алишер Табари его раздавил... "А вот мы и поменялись ролями! - подумал он мстительно и с восхищением - И это уже наяву!".
Есть таблетки от головной боли, сынок. Принести? А может, чай тебе приготовить с лимоном?
Принеси полотенце, - велел ему Фридрих. - Большое. И хорошенько смочи... Это у меня малярия, старая гадость в костях. От тугаев, гнилой аральской воды. Не надо панику поднимать, мы свою рыбу еще возьмем! Принеси полотенце, а я за штурвалом останусь - дело это не пыльное.
Старик потрепал его по плечу и сошел на палубу.
Фридрих видел, как капитан знакомится с новичком, и все удивлялся: Алишер Табари внешность свою не изменил, остался все тот же, что был в Муйнаке. Фридрих же будет умнее - обвяжет голову полотенцем, придумает для маскировки еще что-нибудь.
"Интересно, на каком языке он с ним изъясняется? - попробовал угадать Фридрих, глядя с каким достоинством отвечает новичок старому капитану, а Аккерман мучительно подбирает слова, и весь его облик довольно беспомощный. - На арабском, конечно, иврита мой кролик еще не выучил. А, значит, и в Израиле он не так уж давно!".
У всех четверых капитан собрал паспорта и повел в камбуз - кормить завтраком. Ибо принято такое правило на всех судах, где служат арабы: документы хранятся у капитана и никакого оружия на борту не держать. Катера же пограничной охраны именно за этим сурово следят, часто к таким судам швартуясь.
"Его бы не завтраком сейчас кормить, а бросить в трюм, закрыть понадежней, да катер вызвать немедленно!".
Мысль эта была совершенно разумна, логична, но Фридрих ее решительно отмел: "Это моя добыча, лично моя охота, и надо исполнить все, что я ему обещал - заглотать целиком и облизнуться! Ведь этого он и хотел, за этим сюда и приехал!".
Даже отцу своему, Аккерману, Фридрих решил ничего не рассказывать. Зачем? Пусть радуется богатой путине, которую столько ждал, занимается спокойно своей охотой. У Фридриха же будет своя охота - в тысячу раз интересней! Лишь бы ничего не сорвалось. Итак, с чего же ему начинать, что с этим арабом делать?
Пришел Аккерман, принес миску картошки с яичницей, огромное мокрое полотенце. Желая узнать, каково состояние больного механика, на всякий случай робко выкрикнул:
- Да здравствей преданная совецкая рабочая класса!
Фридрих накрутил на голову полотенце и облегченно вздохнул, сказал, что это его и вылечит, именно это и нужно, и, как бы между прочим, осведомился:
- Как тебе наш новый интеллигент? Знает морскую работу, можно на него полагаться? Что он тебе говорил?
- Да скоро увидим. Говорит, что вырос на море.
Аккерман вытащил из кармана синюю книжицу, безобразно истрепанную, засаленную, и стал в ней с трудом читать:
- Акбар Абу-Зияд, родился в Акко, холост, год рождения...
"Ай, каналья, ай, молодчик! - отметил про себя Фридрих, именно так и предполагая. - Чисто документик сработан!".
А ты-то сам держишься? - сердечно осведомился старик, поправляя громадный тюрбан на голове Фридриха. - Самое главное, чтобы ты у нас не свалился.
Да здравствий низойливи паразитски аккермански! - ответил Фридрих. - Айде на работу, товарищи!
И тот ушел вполне удовлетворенный, а Фридрих, снова оставшись один, ужаснулся. Ясно представил себе, какие мрачные и зловещие силы стоят за этой синей фальшивкой, исполненной совершенно мастерски. Попробовал угадать, что за дьявольская система осуществила прибытие этого упорного фанатика к его родным берегам - из-под Хивы в Израиль? В эту мощную крепость, казалось бы, надежно запертую от всех чужаков.
"А может, не лезть сюда со своей романтикой и кустарщиной? Вызвать все-таки катер, сдать его в более верные руки?" - спрашивал Добруша, который был во все посвящен, его верный, надежный советчик.
"Не надо горячку пороть! Он у тебя на сейнере, у тебя в руках, - отвечал Добруш. - Ночью ты был на рельсах, а он в будке, а сейчас вы поменялись местами и тебе предстоит решать, что с ним делать - разве не восхитительно?! Это тебе испытание...".
Сжигаемый любопытством - как же здесь оказался этот потомок великих халифов? - Фридрих мысленно вернулся в Муйнак, в тот самый номер от туркестанской флотилии. Хвастал, трепал Алишеру Табари, что запросто устроит его к себе на сейнер и берег афганский на блюдечке поднесет, только бы им в Израиле встретиться, заклятым, как говорится, друзьям. А утром проснулся с каменной головой, готовый задушить его, сонного, тут же в постели. Молча оделся и ушел в порт, люто себя ненавидя, с налитыми кровью глазами... И все. Больше соседа не видел, будто черти его подмели. Черти, которых в ночи он явственно чуял.
"Ну, да, тот самый пиджачок чесучовый! Сидел и ждал, когда яблочко это дозреет, само к нему в руки свалится. Снюхались, столковались, нашли-таки общий язык. Всему, что положено, обучили, снабдили надежным паспортом, и вот он здесь - любуйтесь!".
Находясь в квадрате их промысла, Фридрих повел сейнер на малых винтах, глядя на капитана, который был сейчас на носу и выискивал в море косяк. Он даст Фридриху знак, куда им идти и где именно вытравливать невод.
Возникла вдруг мысль, что эта минута очень опасна. Стоит крикнуть сейчас старику: "Фридрих, бесейдер!" -как разум смышленного араба вздрогнет и заработает, станет раскручивать всю катушку, сведет концы с концами и разоблачение состоится. Редкое все-таки имя. Сколько Фридрихов он встретил в жизни? К тому же на море - евреев-механиков?
Или выкрикнет капитан по-русски свой пламенный первомайский лозунг, и это произойдет еще раньше... Да стоит Алишеру спросить, если хоть чуточку он любопытен, - что за чучело торчит у них в будке с тюрбаном, и каждый из этих троих сообщит ему о Фридрихе все. В долгие, скучные дни их дрейфов в заливе, Фридрих часто и с удовольствием рассказывал этим арабам про Арал и Каспий, зачем и по какому праву он здесь - еврей с другого конца земли... И как бы очнулся, почувствовав себя в будке и с этим дурацким тюрбаном на голове не очень уютно, не полностью хозяином положения.
"А ведь все это можно проверить! - подумал Фридрих. -Могу легко узнать по его поведению - нету ли в нем чего-нибудь необычного: страха, подавленности или, наоборот, скрытого коварства?".
На палубе Алишер Табари работал как и трое остальных арабов - колол лед, расставлял тару, - молча, особенно не суетясь, с выражением величайшего превосходства над всем остальным человечеством. Будто его присутствие среди людей - огромное одолжение. Это именно выражение на лицах арабов больше всего бесило Фридриха. Он им готов был за это швырнуть в лицо все, что попало, рвать их на куски, топтать ногами, ибо стояла за этим одна лишь угрюмая ненависть к евреям, на которых они работают... Только это! Ничего другого в его поведении не было, ничего другого Фридрих не обнаружил.
"А может, имеется вокруг новичка особое поле и эти трое иначе ведут себя по отношению к нему? Потомок пророка все-таки, высшая каста, духовный вождь - принес им черное знамя...".
Но и этого Фридрих не обнаружил, сколько ни напрягался, пытаясь проникнуть в их флюидное поле, в их мыслительные формы.
Надо сказать, что любую опасность Фридрих угадывал моментально, обостренная интуиция, умение медитировать. Добруш, в конце концов, - приемов было достаточно! В этом плане он даже поставил однажды рекорд, личный рекорд, так сказать, в Москве, в один из его приездов туда, когда он был в отказе.
Вышел он из голландского посольства, добрался до Кремлевской стены и сел отдохнуть в скверике напротив Манежа. Верный своей привычке: а нету ли за ним хвоста? - выслал Добруша прочесать окрестность. Добруш обошел скверик, аллеи, очередь возле киоска, вернулся и точно ему указал: этот верзила с газетой, вот эта дамочка растрепанная, что голубей кормит, вон тот очкарик в шляпе, мечтатель... Так и было, весь день пасли его эти трое: на улицах, в метро, в магазинах, а он с ними в прятки играл, валял дурака, приставал и нахальничал. Откровенно лапал их дамочку, а та терпела, бедная, и не визжала...
* * *
Капитан засек, видать, приличный косяк, описал рукою дугу в воздухе - куда наперерез заходить, и Фридрих стал действовать: врубил барабан и мотня сетей побежала в воду, затем спустил с бортовых лебедок шлюпку, в нее вскочили Ахмад и Нилан, принялись грести отчаянно, выравнивая на ходу поплавки и натягивая невод получше, а Фридрих повел сейнер дугой, указанной капитаном.
"А вот это уж никуда не годится, это совсем плохо, -расстроился окончательно Фридрих. - Плохо, что Аккерман не велел сесть в шлюпку потомку великих халифов!".
И очень скоро выяснилось, что он прав: едва возник из кипящих пучин их первый трал с живой, трепещущей массой, как старый Аккерман восторженно завопил:
- Да здравствий стахановски непобедимий силедка!
Пошла, загудела путина на сейнере "Зерем". Фаиз и новый помощник подставляли тару - громадные коробы из серого пластика, в них сыпалась рыба, тара заполнялась мгновенно, сверху в нее досыпали лед. Зато всякий раз, когда над палубой возникал косяк в неводе, облепленный чайками капитан приветствовал его появление пламенным первомайским призывом. Фридрих злился и цепенел, а Аккерман, так ничего и не подозревая, шаг за шагом разоблачал его.
Впившись глазами в лицо новичка, Фридрих пытался определить его реакцию: не просветлел ли лицом от внезапной догадки, не испугался ли, не косится ли на будку? Похоже было, что нет, эти русские искаженные вопли - ему абсолютно до лампочки. И тут возник червячок сомнения, родилась вдруг новая мысль: "А может, вовсе не он, никакой это не Алишер Табари, а кто-то очень похожий? Может, снова я ошибаюсь, как было уже однажды?".
Старый Аккерман орудовал внизу за троих, и, глядя на него, Фридрих гордился собой, был очень собою доволен - доставил старику удовольствие, не испортил ему путины. Во-первых, нашел в себе силы побороть предрассудок и вышел в море. Не поднял потом тревогу по поводу новичка у них на борту. И вот награда - двух часов еще не прошло, еще солнце не в зените, а палуба переполнена! Свистеть надо шлюпке, чтоб возвращались, и гнать поскорее в Хайфу. Ну, а деньги они загребут какие - про это и загадывать грех!
Продолжая раздумывать о том, что мог он и ошибиться, вспомнил Фридрих свою вину - обидел ни за что человека, нанес ему тяжелую травму. По сей день сосет его это и будет мучить всю жизнь...
Побились как-то несколько плиток у него на кухне в полу, решил он их новыми заменить. Сходил на соседнюю стройку, договорился с арабом-рабочим. В назначенный день вернулся с моря пораньше, а этот араб уже ждал его: с плитками, инструментом, с ведерком цемента. Поднялись они в квартиру и принялся тот за работу. Фридрих постоял над ним, убедился, что дело свое парень знает, и спустился к машине - то ли зачехлить ее на ночь, то ли получше припарковать, чтоб не мешала соседям. Вернулся и захотел проверить наличные - рассчитаться с арабом в конце работы. А вот бумажника на книжной полочке не оказалось. Бумажника с чековой книжкой, со всеми его документами, ну, и с наличными, разумеется, - исчез и все! Фридрих кинулся шарить по всем карманам, перевернул квартиру. Готов был жизнью поклясться, что положил его на книжную полочку, ибо такую имел привычку - войдя в квартиру, класть бумажник только сюда...
Послушай, приятель, а ты ничего не брал? – подступил он к арабу. - Ничего не трогал в мое отсутствие?
Понятия не имею, о чем мой господин спрашивает! - отвечал ему тот с большим достоинством, с выражением падшего ангела на лице, и Фридрих взбесился. Велел ему вывернуть все карманы, тщательно обыскал и обстукал и, конечно же, ничего не нашел. Убить был готов воришку. Но драться не стал - позвонил в полицию. Сказал им, чтоб выезжали немедленно, сказал, что все еще горячо, поскольку преступник у него в руках.
Сидя друг против друга в ожидании полиции, Фридрих хоть душу себе облегчил, выложил негодяю все, что он думает про него: жулик, лентяй, тупоголовый ненавистник евреев. Затем обобщил: все арабы - насильники, террористы, убийцы... Сказал бы и больше того, но прибыл наряд полиции - с визгом и ревом сирены, составили тут же акт и увели араба в стальных наручниках.
А на другое утро, едва появился Фридрих возле складских причалов, вынесли ему из конторы бумажник: "На, растяпа, забирай свои русские военные тайны, выронил ты это у нас и тут же умчался!".
Осевший глубоко в воду, сопровождаемый целой тучей галдящих и наглых чаек, сейнер взял курс на Хайфу. Неутомимый Аккерман снова возился в камбузе - готовил второй завтрак, а четверо истомившихся матросов постелили себе у борта, решив вздремнуть в тени на своих одеялах.
Пекло солнце, в раскаленной будке становилось невыносимо душно, слепили Фридриха прямые лучи солнца. Возникла в памяти картина ночного сна: знойная безбрежная степь, проклятые рельсы со шпалами, выпученные глаза машиниста...
"В его глазах читался отчетливый ужас, он убивать меня не хотел, какие-то обстоятельства толкали его на это против его воли! - пытался понять он свой сон, глядя на Алишера Табари, дремавшего сейчас внизу, на палубе, если и в самом деле это был он. - Какая-то чушь: мучаюсь догадками, подозрениями, а что с ним делать, так и не знаю. Нет, надо решительней быть - предстать перед ним лично, потолковать! Ведь так и не знаю, враг он мне или же человек безвинный, как тот араб с плитками?".
Пришел заботливый Аккерман, принес ему кофе, жареную нежную макрель. Фридрих давно уже снял тюрбан, был голый, в одних шортах. Обливаясь потом, сказал капитану, что весь затек, что не был еще на палубе и хочет сойти размяться. Не может ли тот заменить его у штурвала?
- Что за вопрос? Сходи, конечно! Погляди, сколько рыбы, сидим по самую ватерлинию! - воскликнул старик, сияя. - Покуда до складов дойдем, ты можешь еще и вздремнуть.
Фридрих закурил сигарету, взял кружку с кофе и, сильно волнуясь, спустился на палубу. Все четверо лежали лицом вниз, обмотав глаза и уши пестрыми куфиями, чтоб не слепило солнце и не слышать пронзительного чаечьего грая, спали, подложив руки под головы.
"Надо его огорошить, громко назвать по-русски, - решил Фридрих. - Тут он и вскинется, тут он, подлец, и выдаст себя".
- Вот мы и встретились, Алишер Табари! Как видишь, встретились все-таки. Уж не меня ли ты видишь во сне? - спросил он насмешливо. - Имей в виду, я все твои сны читаю...
Одна за другой отлепились головы от четырех одеял, беспомощно заморгали, щурясь на жгучее солнце, недоуменно стали между собой переглядываться.
- Кончай дурака валять, я это тебе, тебе говорю! - тыча рукой с дымящейся сигаретой в пальцах, сказал он новичку. - А ну, поднимайся, потолковать надо, давай отойдем.
Они завозились и сели на одеялах, испуганно лопоча между собой. Затем кучерявый Фаиз ответил, глядя твердо и ясно на Фридриха:
- Наш брат Акбар не понимает, что говорит ему наш господин! Никто из нас не понимает по-русски, не знаем, что господин наш хочет. Будь милостив, скажи на иврите!
А долговязый Ахмад, который был постарше, сердечно осведомился:
- Ты болен, механик? Горячка у тебя разыгралась? Еще утром капитан сказал, что чуть ли не силой вытащил тебя из постели.
И Фридрих от них отошел, сильно пристыженный, чувствуя себя дураком: отдыхают люди, а он им мешает! Пристал, действительно, со своим русским бредом - реакция их была естественной. Нет, к такому нельзя подготовиться, нельзя заранее отрепетировать, и это было всего убедительней! "Н-да, толковище не состоялось, никого я не огорошил, а только сам опозорился...".
Прихлебывая кофе из кружки, нервно затягиваясь сигаретой, он вышел к носу, овеваемый легким бризом, долго глядел на Хайфу. И с новой силой возникла и зазвенела тревога: совпали вдруг все три лица, три разных образа -его соседа в Муйнаке, водителя тепловоза и этого новичка, когда он снял с себя куфию и Фридрих увидел в упор Алишера Табари.
"Это не случай с бумажником, нет! Это тот самый кролик в логове своего врага... А я, видать, отупел, потерял всю бдительность, размяк на родине окончательно! Раззявил, как удав, свою пасть и даже захлопнуть ее не могу. Надо срочно что-то придумать!".
Трижды они швартовались в тот день к тесным складским причалам, сгружая неслыханно щедрый улов путины. Фридрих орудовал рычагами, лебедками, несколько раз спускался в машинное отделение, слушал моторы, доливал солярку и масло, снова стоял за штурвалом. Но ни на минуту уже не оставляла мысль, что он в опасности и сон его все-таки вещий. Мозг его занят был лишь одним - как его могут убить эти четверо? На сейнере, где нет никакого оружия, а только кухонный нож в камбузе, - только об этом и думал.
"...Да что угодно могут устроить: пакость с моторами, например, чтобы в руках у меня загорелось, взорвалось, обварило маслом и кипятком. Аварию с тросами, барабаном, лебедкой - как бы несчастный случай!".
И видел их всех на палубе, за работой - всех четверых, чутко прислушиваясь к их мыслям, ибо с палубы эти мысли о смерти к нему в будку так и текли.
"Что ему надо от нас? - недоумевал Фридрих. - Зачем в Израиль приперся? Оставим Коран, черное знамя и повеление пророка Мухаммада. Не глупый, вроде бы, азиат: воспитанный, образованный - что за дикая блажь взбрела ему в голову? Ну, я бы понял, если бы палестинец, - отняли бы евреи дом, родовое наследство! Убили бы в войнах его отца, братьев... Так нет - приехал издалека, и откуда - из древних глубин халифата! Я тоже приехал издалека и тоже из древности, я это ему уже говорил, доказывал, обещал, что горло перегрызу. И медлю - чего же я медлю?! Ведь тепловоз приближается, Добруш мне ясно все показал, яснее и быть не может!".
В наступающих сумерках, когда ночные первые тени легли на воды залива и потянуло, наконец, прохладой, когда умолкли и рассеялись чайки и на Кармеле заполыхали огни, стекая в порт разноцветными волнами, пришел капитан - велел Фридриху вытравить якорь и заглушить моторы. Старик был выжат, изнурен, валился с ног от усталости, а виду не подавал, изо всех сил бодрился:
- Да здравствий права на отдых сталински конституция!
Все вместе поужинали, поболтали о том о сем, покурили и разбрелись спать. Матросы и капитан легли на палубе, а Фридрих постелил себе в будке. На всякий случай - заперся.
Разбудил его свет прожектора - резкий, кинжальный, знакомый металлический голос из мегафона:
- Эй, на "Зереме", мать вашу так! Йоська, Фридрих, кончайте дрыхнуть!
Фридрих вскочил и выглянул. С катера прыгнули к ним на борт три морских пехотинца - в беретах и с автоматами. Голый же Аккерман сидел на постели, заслоняясь рукой от прожектора.
"Все, больше тянуть нельзя, пусть ребята им занимаются! - А сердце бешено и с облегчением застучало. - Это последний мой шанс, мой добрый ангел послал мне его! Иначе с ума сойти можно - не избавиться от кошмаров...".
Фридрих сбежал по лесенке, прямо на палубу. Прожектор с катера был в упор нацелен на четырех арабов, как бы найдя мишень, а те возились на одеялах - жалкие, беспомощные, как котята. Не возмущаясь, что их потревожили, прервали глубокий, трудовой сон. Они пытались даже под дулами автоматов выдавить виноватые улыбки, и вся решительность у Фридриха вдруг разом пропала... Снова выплыл проклятый бумажник, невинный араб в наручниках. Фридрих увидел себя в полицейском участке - каялся и стонал, просил отпустить оклеветанного им человека. Какой грех, какой стыд! И бил себя в грудь на глазах у следователей. А после он ездил домой к арабу к этому: возил подарки, пытался задобрить всячески. Но тот его не простил! Ни за что не простил навета и оскорблений...
"Как бы и тут не повторилось такое! - рассуждал Фридрих, чуя страх неведомой, тяжкой кары. - Опозорюсь на весь залив, весь флот надо мной обхохочется. Да и Аккерман не простит, что испортил путину, прогонит с сейнера, как собаку: кому такой чокнутый нужен потом?!".
Наемник твой новый в порядке, паспорт имеется? - сурово осведомлялись у капитана.
В Акко парень живет, кашерный на сто процентов, - ежась от сырости отвечал старик. - Сварить вам кофе, ребятки? А может, рыбки свежей хотите?
Но пограничники торопились, ответили, что полно работы, полно в заливе чужих судов - могут быть и наркотики с контрабандой! Вскочили к себе на катер, крикнули "спокойной ночи!" - и унеслись.
Всходила луна в заливе, выстлав широкий серебряный путь на черной воде, играли звезды. Высоко на антенне сейнера мигала сигнальная лампа. В этом нечетком, изменчивом свете показалось вдруг Фридриху, будто поймал он взгляд новичка, счастливый и благодарный - дескать, понял, все оценил, спасибо, брат... И Фридрих ушел спать, питая надежду на завтра - разговориться со старым приятелем, обратить его в верного друга.
Спал он все-таки плохо, чудились Фридриху шепоты, шорохи, стуки босых пяток о палубу.
"Странно, опять привидения, как в Муйнаке! Почему же собаки не лают? А Аккерман где? Непорядок на сейнере! -отмечало сознание. - Должно быть, не наше...".
Чуткого капитана и в самом деле что-то со сна подняло: пришел в будку и разбудил Фридриха.
- Невод уходит, сорвались колодки на барабане!
Фридрих сел, спустив ноги с топчана, весь еще в паутине сна. Осовело уставился на старика и вдруг услышал отчетливый голос: "Не ходи! Ни в коем случае туда не ходи...".
- Реб Йосл, я болен, дай до утра хотя бы доспать!
Сынок, уходят же сети! Проскочит кто-нибудь рядом и намотает себе на винт.
Ну, попроси арабов, руками пусть выберут! Я утром тебе починю.
Нельзя никого добудиться, никто не хочет вставать. Мальчик мой, ты уж меня прости...
Фридрих встал, первым делом врубил все огни - сейнер и палуба осветились как днем. Старик был прав: пахло аварией, громадным штрафом - поплавки болтались далеко в море! А барабан тихонько скрипел и вся мотня с него уходила. Фридрих поглядел на этих четверых - они спали, точно убитые, раскинув ноги и руки, даже не шелохнувшись на ослепительно вспыхнувший свет. И это его утешило: "Ну, почему нельзя? Что они могут мне сделать?".
Спустился на палубу, прошел к барабану, обнаружив по дороге массу странностей, непорядок: висел почему-то над барабаном тяжелый, громадный крюк лебедки, и это сразу ему не понравилось! Весь подход к носу был заставлен тарой, и непонятно было, как она съехала сюда - в полный штиль?
- Лебедку, лебедку! - крикнул он капитану, который остался в будке. - Убери отсюда этот крюк над моей головой!
Старик услышал его и кивнул. И снова возник тепловоз на рельсах, теперь уже с хрустом колес и костей, в белых и красных брызгах, и в этом вихре его опять закрутило...
Спустя минуту, когда агония кончилась, на палубе возник господин в котелке и с тросточкой, молча присел над собственным трупом, с холодным любопытством его изучая: расколотый череп, серые каракули мозга, кровь на палубе, вперемешку с чешуей. И, прежде чем погрузиться в обратный обзор всей своей жизни, навсегда этот мир покидая, - увидел старого Аккермана, в неописуемом ужасе его выпученные глаза, печальным взглядом обвел четыре постели, загадочно улыбнулся и вышел на лунный широкий путь, легко и весело размахивая тросточкой.