ЭЛИ ЛЮКСЕМБУРГ

   Рассказы 

АКВОНАВТ ИОНА

Я никогда не прихожу в лечебницу с пустыми рука­ми, без гостинцев. Как правило, по дороге к учи­телю, захожу на рынок и покупаю кулечек с ореш­ками. Либо яблоки, мандарины, что-то еще. Это он лю­бит — полакомиться. Не то, что глядит мне в руки, и от моих подношений зависит его расположенность. Он выше этого, ему это даже не нужно, все дело, скорее, во мне. Я тоже больной и слабый человек, всю жизнь толь­ко и делаю вид, будто здоров физически и душевно. На самом же деле, вечно занят своими страхами, погружен, как и мой учитель, в неведомую свою вину, и чтобы скрыть от людей свою никчемность и бестолковость, ношу им кулечки, цветы и подарки. «Купи себе друга, приобрети учителя!» — говорится в Талмуде, и я, как видите, следую указаниям мудрецов.

Когда я вхожу в палату или встречаю его в коридоре, он вздрагивает и сразу меня узнает. Сверху донизу огла­живает мутным, старческим взглядом, глаза его теплеют и голубеют. И демоны от него отступают, демоны, что вьются возле него плотным кольцом.

— Он во дворе, на прогулке — ваш друг Хакоэн Матитьяху! — говорит мне дежурная медсестра в вестибю­ле, и я спускаюсь по лестнице вниз, нахожу учителя в сосновой роще, в самом конце аллеи, на любимой его скамье.

Седая голова старого гладиатора усыпана хвойными иглами. Полно их у него на коленях, на скамье. Видать, он давно тут сидит, греясь в лучах нежаркого зимнего солнца, уставившись неподвижно в глубокую, лесистую долину, на террасы кладбища, что напротив.

Присаживаюсь рядом и тоже молчу.

Далеко внизу, сквозь сетку ограды, виднеется кон­ная ферма. Жокеи в шапочках объезжают упитанных жеребцов. Берут с разгону препятствия из бревен и ска­чут дальше по кругу, взрывая под собой опилки копыта­ми. Он говорит, наконец:

—  Когда писались «Иудейские древности» — глава о пророчествах и пророках, меня смущали, помню, два обстоятельства: видения Иехезкиэля — блещущие ангелы, и огненная колесница, умчавшая Элияху живым на небо. Странные, непонятные аппараты...

Так начинаются наши беседы — всегда неожиданно, и никогда я не знаю, о чем они будут, и куда приведут.

—  Видения Иехезкиэля у речки Кедар? — оживляюсь я. — Действительно, странные там были аппараты: шары и колеса, множество «глаз» на этих колесах. И вихри, и буря, и свет невиданный. Уж очень похоже на то, что зовется сегодня контактами третьего рода, тарелками ле­тающими. Об этом во множестве свидетельствуют и дру­гие древние тексты. Гораздо древнее наших. Папирусы, скажем, египетские, индийские хроники «Махабхарата». Там целые корабли по небу летают, изрыгая дым и огонь...

И предлагаю учителю свой кулечек. На сей раз — су­шеные сливы, финики. Сушеные ломтики ананаса и дыни. Знаю, ему это тоже нравится. Он бормочет неслышно бла­гословения, кладет себе что-то в рот. И говорит:

—  Все чудеса, описанные в Торе, имеют свое объяс­нение. Предания сообщают о целом ряде вещей, заранее уготовленных Б-гом, когда мир целиком уже был сотво­рен, накануне первой субботы, в сумерках шестого дня.

...Пасть земли, заглотившая бунтовщика Кораха и всех сообщников его.

Чудесный колодец, следовавший за евреями сорок лет на всех их стоянках  в пустыне — колодец пророчицы Мирьям. Принято считать, что этот колодец находится нынче на дне Киннерета, питая его водой. А стало быть, и  всю страну Израиль — «ха-Мовиль ха-Арци».

Уста ослицы Билама, заговорившие вдруг человечес­ким языком. Радуга в небе, впервые возникшая после Потопа — символ завета, который положили между со­бой люди и Б-г: Потопа подобного на земле больше не повторится.

Чудесный ман, питавший народ наш в пустыне, пища на любой вкус. Освободившись от забот пропитания, ев­реи смогли целиком отдаться  изучению Торы.

Посох Моше Рабейну, рассекший воды морские до сухого дна.

Червь «шамир», похищенный царем Соломоном у Асмодея — князя тьмы и злых духов. С помощью этого чер­вя точились гигантские камни Первого Храма, ибо же­лезные тесла запрещено было применять. Железо служит войне — это орудие убийства, а назначение Храма быть Домом В-евышнему.

Буквы священного языка, в которых заключены все тайны вселенной.

И, наконец, «лухот-ха-брит», Скрижали Завета — из удивительного камня, почти невесомые, которые чита­лись с обеих сторон.

Есть источники, которые добавляют: гробница Моше, имеющая свойство быть видимой, но недосягае­мой. Овен, возникший на горе Мория, когда Авраам при­носил в жертву своего сына Ицхака. Железные щипцы для Туваль Каина, первого кузнеца на земле. Без этих щипцов он бы ничего не сумел выковать.

Пакетик с сухофруктами я положил на скамью меж­ду нами. Мы оба жуем, время от времени что-то извлекая оттуда. Огромный живот начинает ему мешать, он расставляет пошире ноги и распускает ремень. Странная пряжка у него на этом ремне — пряжка немецких солдат времен Второй мировой войны. Литые, готические пись­мена: «с нами бог» Давно я над нею бьюсь: откуда она у него? Понятия не имею, и он, похоже, не знает... Сказал я ему:

—  А что же рыба, проглотившая Иону? Рыба Ионы Бен-Амитая, внука Элияху пророка, в чьем чреве провел он три дня, покуда не был доставлен в Нинвей? Почему ее вы не вспомнили, и как вы ее объясните?

Сказал он мне:

—  Мне помнится, раби Тарфон упоминает об этом. Рыба пророка Ионы была тоже сотворена Г-сподом Б-гом накануне седьмого дня. Однако, по странному стечению обстоятельств, об этом нигде не говорится в каноничес­ких текстах. Лишь книга «Зохар» дает по этому поводу свое пояснение. Весьма противоречивое, кстати: была ли она рыбой вообще? В биологическом смысле. Но тут же опровергает себя: «Вышел Иона на берег весь белый, как прокаженный. Страшный видом своим...» Что мож­но толковать и так, будто во чреве рыбы Иона подвергся чуть ли не процессу пищеварения.

По этой тусклой пряжке с щербинами и вмятинами я много раз пытался вычислить учителя: как эта штукови­на к нему попала и почему так ему дорога? Быть может, он воевал в молодые годы, был ранен в голову, побывал в плену, и это единственный сувенир из его прошлого? Эдакий мост между прошлой жизнью и нынешней. Пол­ная подмена памяти, «криптомнезия», как мне однажды назвал его болезнь главврач лечебницы.

Спросил я его:

—  Почему вдруг Иона решил от Б-га бежать? Лицо учителя становится печальным и светлым. Он смотрит вдаль, поверх лесистых массивов внизу. Затем вынимает косточку изо рта, говорит:

—  Кому, как не мне его понять! Он был современни­ком грешного царя Иеровоама, грешного поколения. Несколько раз Г-сподь посылал его обратить Израиль на путь праведный... И вот, перестали грешить— народ и царь, враги окрестные были разбиты, границы государ­ства расширились: забылись угрозы пророка! Воззвал Г-сподь к Ионе в другой раз. «Снова народ мой грешит. Поди, образумь их, может раскаются. А если нет — раз­рушен будет Иерушалаим...» И снова народ ударился в покаяние, сжалился Б-г над градом своей обители. И стали в народе с тех пор обзывать Иону лжепророком, смеяться над ним: «Угрозы твои не сбылись, плешивый!»

Да, так начинается «Парашат Иона» в книге проро­ков: «И встал Ион чтобы бежать в Таршиш от Г-спода Б-га...» Ибо Он в Нинвей его посылал, в Вавилонию. Но не от Б-га Иона бежал. Он понимал: если народ Нинвея раскается, то обратит Свой гнев В-евышний теперь уже на Израиль. Придут их войска, разрушат Храм, разрушат Иерушалаим. А кроме того, никто ничего не поймет: про­звали Иону в Израиле лжепророком, так его и по всей земле назовут.

Печаль учителя становится мне понятной: его ведь тоже шельмуют, мошенником и предателем называют, трусом и подхалимом — вот уже двадцать веков. Один только я отношусь к нему с восхищением. С верой и полным душевным вниманием.

— Итак, пришел Иона в Яффу и видит, что нет в порту кораблей. Тогда на корабль, ушедший накануне в море, Г-сподь насылает ветер и гонит его обратно. Иона ему обрадовался, пошел спросить капитана: возьмет ли его в Таршиш, и тот согласился. Отплыли они из Яффы, а через день снова поднялся шторм. И что их всех удиви­ло — один лишь их корабль терзало. А все остальные, что были в их поле зрения, спокойно шли себе во всех на­правлениях. И устрашились тут корабельщики: стихия гневалась лишь на них, самому тупому матросу это стало вдруг ясно.

По объяснению раби Ханании, на том корабле ока­зались люди семидесяти национальностей, и каждый принялся взывать к своему богу. И так решили между собой: того бога, что их избавит от бури и гибели, и при­знают богом над всеми богами. Взывали они на палубе, громко вопили, но все это было напрасно. Иона же сразу понял, что он здесь всему виной, что все это — гнев не­бесный В тоске душевной спустился он вниз, в каюту, и там уснул, чтобы немного забыться.

Зашел к нему капитан, разгневался: «Ты разве не ви­дишь, что мы погибаем, какого ты роду-племени? Да­вай, и ты помолись, все говорят, что Б-г евреев самый могучий. Вставай, и ты воззови, может, Б-г твой вспом­нит про нас и мы останемся живы!»

И тут ему Иона во всем признался, все рассказал о себе: «Вы лучше бросьте меня сразу в море, увидите, сра­зу все кругом успокоится...»

Поднялись оба на палубу, и капитан это все расска­зал пассажирам. Однако убоялись люди бросить Иону ни с того ни с сего в кипящую пучину. Решили поначалу кинуть жребий, и пал он на Иону. Но и тут они убоя­лись, принялись выбрасывать все тяжелое за борт. Не помогло им это. Легли на весла, и принялись грести изо всех сил, в надежде вернуться в Яффу. Но волны и буря только крепчали.

Тогда подступили к Ионе, взяли его под руки и под­вели к корме. Воззвали к небу: «Г-споди Б-г вселенной, да не падет на головы наши кровь невинная! Сам он во всем открылся: из-за меня вам сия беда... Не дай погиб­нуть за душу этого человека, ибо не знаем его вины!»

И опустили Иону по колено в море. Тотчас же кру­гом утихло. Подняли Иону обратно — с прежней силой разбушевалось. Тогда погрузили Иону по горло в море, опять утихло. Еще раз подняли — как хищный зверь на­бросился ветер. Намеков оказалось более чем достаточ­но, и бросили Иону за борт окончательно.

Кулечек мы с ним помаленьку прикончили. Пальцы липкие стали, не вытереть, не облизать, только мешают. Вижу в кустах — жестянка пустая. Пошел, набрал в воды из-под крана.

От головного здания лечебницы по всему парку сообщают по мегафону, что близится время обеда и всем больным необходимо явиться в столовую. Я спешу к учителю — полить ему воду на руки. Сказал я ему:

— Воля ваша, мори, но все дальнейшее, что с Ионой происходило, вызывает одни лишь вопросы. Взять, хотя бы, свидетельство раби Меира: в пасть этой рыбы Иона вошел, как в просторный дом, вошел и двигался там совершенно свободно. А далее еще непонятней: глаза этой рыбы давали свет, словно два окна. Вдобавок, висел наверху самоцветный камень, который тоже светил, словно солнце в полдень, а потому доступно сделалось зрению Ионы все, что кругом происходило...

За три дня рыба успела ему показать ту Великую Реку, что питает своими водами Мировой океан. Показала тот путь по дну Черного моря, где евреи прошли посуху, убегая от колесниц фараона, и эти самые колесницы увидел — разбитые и опрокинутые. Показала ту местность в сердцевине морей, где зарождаются шквалы и бури. Устои земли и основания ада — бездну преисподней. Краеугольный камень — «эвен штия» — заложенный в основании мира. На этом камне он видел Кораха, его семью и сообщников, они стояли в бездонных глубинах и пели хвалу В-евышнему, всячески его вознося. И Иона тоже каждый раз молился во чреве рыбы своей, оказавшись  возле святых мест.

Учитель мой — человек не зашоренный на религии в чисто обрядовом ее понимании. Даже мнения мудрецов для него не истина в последней инстанции. Самую дикую, самую нелепую мысль он согласен выслушать, обсудить, и это больше всего меня в нем привлекает. Для этого, собственно, я и хожу к нему — задавать вопросы крамольные, еретические. Только бы не было это откровенной хулой.

И я продолжаю.

— Нигде не сказано, чем он питался, что пил, как справлял свои естественные потребности? Чем он ды­шал, наконец, и откуда к нему поступал свежий воздух? Я знаю, вы можете возразить: дескать Моше Рабейну, поднявшись на гору Синай, вырубая скрижали, тоже не ел и не пил ничего — целых сорок дней. Но воздухом он ведь дышал! Без воздуха, в закрытом пространстве внут­ри рыбы, Иона бы сразу погиб? Поэтому, согласитесь, воздуха в рыбе было достаточно. Вот только откуда, хо­тел бы я знать?

Закрыв глаза, он начинает сопеть и похрапывать, све­сив на грудь седое, бородатое лицо. Но он не спит, я знаю, так он лучше меня слушает. Когда душа сливается с разумом, идут картины иных пространств, идет обзор их внутренним оком — в покое и неподвижности, и этот обзор не следует прерывать.

—  Давайте вспомним, мори, «Мидраш Иона», там приводятся его разговоры с рыбой: она ему жалуется на левиафана, который следует рядом, грозится, то ли по­калечить ее, то ли целиком проглотить. И Иона вступает в беседу с левиафаном. Говорит, что он и есть тот самый человек, который в будущем накинет аркан на язык ле­виафана и вытащит на заклание для пира праведников. И тот в страхе метнулся от них, оказавшись в одно мгно­вение на расстоянии двух дней пути...

Сказал он мне, шевеля бородой:

Тебя смущает разговор человека с животным? Би­лам ведь тоже разговаривал со своей ослицей...

Ослица, сказано, разверзла свои уста. Их разго­вор, мори, происходил доступным нашему пониманию образом. Как же мог разговаривать Иона с рыбой своей, находясь у нее внутри: она что, была рыбой чревовещательницей, или шел у них диалог мысленный, телепати­ческий? Ну а какие  средства общения были у Ионы с левиафаном? Как бы рядом он с ними не плыл, их все равно разделяла толща воды. Устройство переговорное здесь просто необходимо!

Он открывает глаза, что-то бормочет по-арамейски. Если я правильно понимаю, он говорит о жерновах, кото­рые перемалывают гранитные горы знаний, муку новых истин... Во время наших бесед у него вдруг вырываются мудрые латинские изречения, крылатые выражения на древнегреческом, и тут я ему дивлюсь, и требую перевода.

Сказал он мне:

Твои вопросы совершенно уместны для современ­ного человека. А как же все-таки «Зохар»: «Иона сошел на берег весь белый...»

Вот это-то и есть самое интересное! Надо думать, что существа, принявшие Иону «во чрево рыбы», так из­менили облик своего посланца, что это одно внушило мистический ужас людям Нинвея. Иона ходил по ули­цам и вопил: «Еще сорок дней и этот содом опрокинет­ся!» Сто двадцать тысяч жителей, громадного по тем вре­менам города — сразу раскаялись. Сам царь вавилонс­кий сошел со своего престола, снял дорогие одежды и облекся во вретище. Народу же было приказано прекра­тить грабеж и насилие, грехи и разврат... Как могло та­кое случится, разве мало магов и чудотворцев было в самом Вавилоне, в соседних Халдеях и Ассирии? Почему убоялись они угроз какого-то неведомого пришельца? Объяснить это можно только одним: сошествие Ионы на берег сопровождалось, видно, невиданными знаме­ ниями — на море, на небе и на суше. Иначе и быть не могло. Внезапно изменить характер мышления челове­ка, природу его поступков, тем более — целого города, могут лишь природные катаклизмы, необъяснимые чу­деса... Ну а все загадки трехдневного пребывания Ионы «во чреве рыбы» сразу же отпадут, если представить себе пророка на борту подводной, скажем, лодки, сверхсов­ременной и сверхскоростной — даже по нашим поняти­ям. Одним словом, на борту аппарата неведомой нам цивилизации.

Он глядит поверх живота на ступни своих ног, обу­тые в войлочные тапки, двигает ими, шаркая по асфальту. Лицо его не выражает ни одобрения, ни порицания. По мегафону опять объявляют обед: в столовом зале уже развозят первые блюда. Учитель застегивает ремень, крях­тя, поднимается.

— Трагической судьбы пророк, он так не хотел в Нинвей! Не знал, куда бы ему удрать... Я так его понимаю! Ничто не помогло — пришли враги, и разрушили Храм. Недаром читается в Судный день «Парашат Иона» во всех синагогах мира.