Эли Люксембург
МАЛЬЧИК ИЗ КРЕМАТОРИЯ
Удары гонга, разносимые мощными усилителями во все уголки Дворца спорта, глохли в ревущих кольцах трибун, зато особенно нервно воспринимались тут, в раздевалке, где последние финалисты, ожидая свой выход на ринг, готовились к бою.
С каждым ударом гонга приближался и его выход на поединок с Товмасяном, а он места себе не находил, все больше отчаиваясь, потому что мальчик никак не хотел приходить.
Белыми, бескровными губами Зеэв Паз шептал, как заклятие, все звал его: "Во имя подвига твоего, во имя памяти твоей, во имя всех нас приди помочь мне!"
Слоноподобный тяжеловес Нурмухамедов сидел на табурете возле умывальника с запрокинутой назад головой, выгнув вперед толстую бычью шею. Руки его, поросшие густыми черными волосами, безжизненно свисали, касаясь перчатками пола. Он так и не снял с себя после боя перчатки, а люди, окружавшие его, были настолько испуганы, что никто не догадывался содрать их с него. С минуты на минуту ожидали прибытие скорой помощи, а пока с головой казаха возился врач. Он суетился, нервничал, ибо место его было не здесь, в раздевалке, а возле ринга фиксировать технические нокауты, останавливать кровь боксерам в перерыве между раундами, совать под нос тампоны с нашатырным спиртом.
Бинтуя руки и пританцовывая, Зеэв Паз приблизился к посеченному тяжеловесу и ужаснулся его ране. Будто хряснули топором по массивной брови, лбу и скуластой щеке. Густой черной щеткой бровь свисала над глазом, обнажив глубокую, до белой кости, расщелину с трепещущей жилкой и дымящимся фонтанчиком крови.
Г-споди, мальчик, неужели и мне проиграть так? Ты же всегда приходил по первому зову! И еще неистовей взялся шаманить: Во имя смерти твоей, во имя жизни твоей..."
На другом конце раздевалки, возле высоких зеркал, счастливый и плачущий, сидел Женька Бадалов, засыпанный букетами цветов: мировая сенсация выиграл у великого Тамулиса! Когда Женька кончит плакать и малость придет в себя, толпа возбужденных поклонников, что ломятся сейчас в раздевалку, напирая на милицию у входных дверей, поднимут его на плечи и по центральным улицам, через всю Москву, пронесут до гостиницы.
А мальчика все не было, и Зеэв Паз стал думать, что тот вообще забыл про него.
Потом он заглянул в открытые настежь двери с широкой ковровой дорожкой, ведущей к помосту, увидел в ринге чей-то жестокий бой. В уши ударила волна рева, и он окончательно расстроился нельзя глядеть на чужие бои перед собственным выходом, забыл даже это простое правило!
Не теряя надежды вызвать во что бы то ни стало этого худенького ребенка со смертельной скорбью в глазах, Зеэв Паз напрягал всю свою волю и продолжал разминаться. Где бы мальчик ни находился сейчас, он должен был услышать его и прийти на помощь.
"Ты видел, что на трибунах творится? стал он жаловаться ему. Одни армяне, одни армяне. Мне говорили, что они прилетели в Москву двенадцатью специальными самолетами болеть за своего любимца, за этого хвастливого, надменного Товмасяна. А что он заявил обо мне журналистам, знаешь? Нет? Жаль, что ты газет не читаешь. Где же ты, мальчик? Кроме тебя, здесь нет у меня никого, почему ты не хочешь это понять? Я так одинок!".
Ринг стоял на высокой плоской конструкции, затопленный светом мощных юпитеров. Зрителей было тысяч пятнадцать битком набитый Дворец спорта. Кругом наставлена уйма телевизионных камер. Шла прямая трансляция на всю страну. На весь Союз и страны Восточной Европы.
Зеэв Паз представил себе, как далеко отсюда, в Молдавии, сидит у телевизора Анка и ждет, волнуясь, его выхода. Рядом с ней сидит за столом Вадим, перед ним это уж точно бутылка "алб де масе", и он прикладывается время от времени прямо из горлышка.
Все финалисты разминались в одной раздевалке, что было безобразным упущением организаторов чемпионата!
Раздевалка была огромной, а вот укрыться от глаз противника было негде. Укрыться так, чтобы не выдать противнику свои секреты. Это страшно действовало на нервы. Просто желания не было разминаться по-настоящему.
Зеэв Паз обратил внимание, что Товмасян все вpeмя торчит у него за спиной и что-то там вытворяет. А что именно, Зеэв Паз никак не мог понять. Едва поворачивал голову, как тот моментально все прекращал и дрыгался с невинной физиономией.
Решив узнать, уж не заговаривает ли он его в спину какими-то особыми армянскими заклятиями, Зеэв Паз пустился на хитрость направился к большим зеркалам, где плакал среди цветов Женька Бадалов, и все увидел: Товмасян шел и "избивал" его сзади, как бы делая "бой с тенью". Разминался в свое удовольствие, скотина, и это взбесило Зеэва Паза.
"Ах, мальчик, ты же всегда приходил, всегда выручал меня на самых задрипанных соревнованиях! взмолился он. Ну, где же ты, где?".
Звенели гонги, и время быстро шло. На Зеэва Паза и Товмасяна надели по махровому халату, зашнуровали перчатки. Оба поступили в распоряжение массажистов.
Зеэв Паз сидел сейчас с закрытыми глазами, предоставив себя массажисту, чьи руки были скользкими, ловкими, а на твердых участках плеч и ног вдруг железными, расслабляя бугры окаменевших мышц. Весь обмякнув, но внутренне сосредоточенный, он принялся повторять про себя этот коротенький рассказ, чего не делал уже очень давно. Мысленно читая его так, как и был он записан в одном из отчетов послевоенного трибунала.
"...Обвиняемый Роберт К., служивший долгое время в концлагере Аушвиц, утверждает, что жертвы двигались в газовые камеры без особого сопротивления. Голые, они вообще не помышляли об этом. Но приводит случай совершенно необычного поступка. Некий еврейский мальчик, с виду еще совсем ребенок, сумел пронести чуть ли не до самых дверей душегубки противотанковую гранату. И, выбежав из колонны, метнул ее в скопище солдат, собак и офицеров. Имя его навсегда останется неизвестным, поскольку взрывом огромной силы мальчика самого разбросало на части..."
Зеэв Паз ступил на ковровую дорожку и пошел к рингу.
Шел он, опустив глаза, не вышаривая на трибунах друзей, знакомых. Ему некого здесь было искать.
Двумя шагами сзади ступал за ним Товмасян. Вытащив из-под халата руку, он махал ею, а закупившие лучшие места поближе к рингу армяне вопили от восторга.
Стоя в своем углу, Зеэв Паз ждал начала боя, удара в гонг. Тренер привалился к самому уху, шептал что-то важное. Зеэв же Паз ничего не слышал, не понимал. Глубокая печаль и покинутость будто парализовали его. Он лишь подумал, что тренер забрызгал ему лицо слюной, и это нельзя смахнуть, вытереть еще обидится!
"Где же ты, мальчик, что же ты не пришел? Или в эту минуту ты занят кем-то другим, спасаешь кому-то жизнь? Это тебе важнее? Все равно: во имя памяти твоей, во имя подвига твоего живи вечно! А я уж как-нибудь обойдусь, ты обо мне не думай".
Погруженный в свои мысли, он даже не услышал удара в гонг. Товмасян налетел на него, как голодная пантера.
Зеэв Паз был настроен на классическую завязку: бой с разведкой, прощупыванием уязвимых мест, демонстрацией техники. Так он представлял себе первый раунд, когда сидел с массажистом, шел к помосту по ковровой дорожке. Но это не состоялось, из этого ничего не вышло. Зеэв Паз забыл, что Товмасян любил вылетать на противника, как зверюга, рвать его в клочья, подминая начисто все классическое.
Орудовал Товмасян исключительно сериями, затяжными сериями с обеих рук. К тому же во всех трех плоскостях: прямыми, крюками, апперкотами. А иссякнув, делал короткий отскок назад и тут же кидался с длинными внахлест "свингами". Боец высокого класса! И не было приема, которым бы он не владел в совершенстве. Ну, просто боец международного класса! В ударах же его чувствовалась прирожденная сила нокаутера. Любой из его ударов, даже придясь по защите, болезненно отзывался во всем теле.
Надо сказать, что и в убийственном для него первом раунде Зеэв Паз тоже кое-что показал. Все из тех же классических запасов. Однажды он отшагнул в сторону, и Товмасян пролетел мимо, врезавшись в канаты, запутался в них. Это вызвало смех на трибунах, жидкие аплодисменты. Потом сблокировал удачно увесистую серию апперкотов, а Товмасян, по запарке, нанес ему сзади пару ударов по почкам. Судья их развел по шагу назад и дал Товмасяну предупреждение. Но все это шло за мелочь, пустяки из носа у Зеэва Паза струилась кровь. Он понял это, слизнув с губ что-то соленое и обильное. От нижнего справа ребра тянуло жуткой болью. Ребро, видать, было сломано.
Весь раунд ему мерещилось, что на трибунах вопит миллионов десять армян. Они стояли на ногах, ладно скандируя, а после запели мотив, похожий на гимн. Они ждали нокаута, ибо к нокауту дело и шло.
Рефери давно полагалось прекратить избиение. Зеэв Паз был обложен глухой защитой, а Товмасян таскал его по углам, обрабатывая, как чучело, стараясь добить последним, сокрушительным ударом. Короче, все хотели нокаута, даже прыгучий, в бабочке, рефери, и потому никак не давал Товмасяну победы "за явным преимуществом".
Первый раунд кончился, Зеэв Паз пришел к себе в угол. От синяков и шишек набрякло лицо. Тренер обмахивал его полотенцем, обливал затылок и грудь холодной водой, орал что-то в самые уши, но Зеэв Паз ничего не соображал.
И тут вдруг почувствовал его присутствие. Дохнуло на Зеэва Паза прохладой, и сыростью, каким-то горьковатым ароматом так от мальчика пахло, когда он был рядом. И разом окрепло ребро, мысли сделались четкими, ясными. Зеэв Паз с трудом размежил глаза и увидел его.
"Не надо глухих защит, сказал ему мальчик. Правой рукой вразрез. Длинный прямой справа, когда он кинется после отскока!".
Товмасян вылетел на него из-за угла, чтобы тут же прикончить. Доделать то, что не успел в первом раунде.
Эта каналья мог орудовать в бешеном темпе все три раунда от гонга до гонга. Ну, просто сатанинская неутомимость! Хоть сто раундов... Никому из больших бойцов Союза не удавалось такое.
Совету же мальчика Зеэв удивился: прямой справа? Это же ерунда против такой машины, глупо и примитивно! Но мальчик дело свое знал, это было давно проверено. Советы его не подвергались сомнению.
Оставив глухую защиту, Зеэв Паз поднялся повыше на носках. Развернув плечи, приклеил нацеленный правый кулак к подбородку. Стал зорко следить за всеми движениями противника, напрягшись, точно пружина. И несколько мгновений спустя вот что увидели зрители на трибунах, Вадим и Анка в далекой Молдавии, обладатели телевизоров в Восточной Европе.
Товмасян заканчивал серию апперкотов по животу Зеэва Паза. Атака иссякла, он сделал изящный, безукоризненный нырок на выходе в боевую позицию. Мгновенный отскок, и снова бросился на Зеэва Паза.
И тот в него выстрелил точно нацеленным кулаком справа, угодив прямо по подбородку. В этот удар Зеэв вложил разворот тяжелых своих плеч, наддавшись далеко вперед, и последний грамм его тела прекрасно сработал. Летевший же в атаку Товмасян добавил сюда и всю свою встречную тяжесть, поэтому был сражен мгновенно, еще в воздухе.
Он обрушился Зеэву Пазу на грудь, обхватив за шею мертвыми руками. Со стороны могло показаться, что он упал с поцелуями, но передумал, свесив голову набок. Потом вздрогнул и, как тонущий, стал тянуть Зеэва Паза на дно. Зеэв Паз легонько оттолкнул этот груз от себя, и Товмасян упал на колени. В наступившей гробовой тишине загудела металлическая конструкция помоста. Потом упал лицом на брезент плашмя, и вся конструкция загудела еще раз.
Рефери открыл счет, сосчитал до десяти, подошел к: Зеэву Пазу и вскинул вверх его руку.
Рефери мог считать еще и еще, а Товмасян отвечал бы ему с пола придушенным хрипом и слабыми судорогами ног.
"Поздравляю, Зеэв! сказал ему мальчик все с той же смертельной скорбью в голосе. Теперь ты у нас чемпион, очень большой чемпион!"
Но голоса его никто не услышал. Ни тысячи зрителей во Дворце спорта, ни журналисты, припавшие к рингу со вспышками своих аппаратов, точно пиявки. Ни даже рефери в бабочке, стоявший совсем уж рядом.