ЭЛИ ЛЮКСЕМБУРГ

   Критика 

Георгий Вайнер
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Самое нехитрое и самое трудное искусство соединения людей — это, наверное, наведение мостов. Тысячи лет мостами соединяют берега, времена и культуры — они собирают разорванное про­странство человеческого бытия в единое поле взаимопонимания, самого, как выяснилось, труднодостижимого состояния людей в конце уходящего тысячелетия.

Но издательство «Гешарим» («Мосты культуры»), предложив читателям книжку Эли Люксембурга «В полях Амалека», подверг­ло сомнению, казалось бы, безусловный факт истечения нынеш­него тысячелетия как общепринятой системы отсчета времени.

Ибо время Эли Люксембурга есть явление не хронологичес­кое, а событийное. И движется оно не размеренно-линейно, а хаотически страстно В пространстве раненой души оно мчится назад, оно высоко вздымается к Б-гу, оно падает в пучину челове­ческого страдания. Это время не знает календарей, время само становится часовыми стрелками на недвижном лике вечности. Это еврейское время.

Эли Люксембург решает экзистенциальные проблемы на кон­кретном, заземленном материале бытового безумия.

Когда я читаю текст Люксембурга, прозу взволнованную, не­рвную, кровоточащую, властно вовлекающую в причудливые об­стоятельства его мира магического реализма, я вспоминаю напи­санные очень давно Евгением Баратынским слова: «Совершим с твердостью наш жизненный подвиг. ДАРОВАНИЕ ЕСТЬ ПОРУ­ЧЕНИЕ. Должно исполнять его несмотря ни на какие препят­ствия...»

Эли Люксембург со скромным достоинством и высокой ответ­ственностью выполняет данное ему судьбой поручение. Он расска­зывает нам всем ярко и увлекательно — кто мы такие, откуда и зачем пришли, куда мы идем. Его усилия не дают прерваться веч­ной пряже Агады, а сплетаются под его пером новые ниточки на­шей памяти, скручиваются следующие узелки вековой традиции, протягивается в безвидное будущее живая ткань нашего мистичес­кого «мишегасного» воображения, которая всегда балансирует на незримой грани между безумием и великим откровением. Может быть, это и есть дыхание данного нам завета — недостижимый го­ризонт нашей потаенной мечты.

И художественная пластика текста Люксембурга такова, что читатель входит в нее, как ныряет пловец в теплое ночное море, в родную, близкую стихию.

Мне кажется, что каждый настоящий писатель, а Эли Люк­сембург— писатель самородный, с крепкой и нежной сердцеви­ной, с длинным дыханием нашей бездонной исторической памя­ти, — создает свои книги, как пишут записки люди, спасшиеся после крушения мира, и бросают их в запечатанных бутылках в океан бытия, надеясь, что кто-то получит их послание с испове­дью, предупреждением, мольбой и благословением.

Акт творения, наверное, можно считать завершенным только тогда, когда послание художника пришло к людям, заставило их восхититься и ужаснуться, рассмеяться или заплакать, задуматься и обрести надежду.

Иначе говоря, прочитав книжку Эли Люксембурга, читатель вновь отправляется в бесконечное путешествие по периметру из­вечного треугольника: писатель — текст — читатель, творец — ис­кусство — люди, Б-г — память — жизнь...

Я уверен, что послание Эли Люксембурга людям получено. Принято. Востребовано. Потому что это обильное пиршество ума, вкуса, памяти. Это убедительное свидетельство о необычных людях в невероятных обстоятельствах. Это уместное напоминание нам всем о притче про рабби Зусю — замечательного законоучителя и пра­ведного человека. В глубокой старости, перед тем как покинуть этот мир, праведник был озабочен одним: «Что я отвечу, когда Б-г скажет мне — Я не спрашиваю тебя, почему ты не стал Моисеем? Я спрашиваю тебя — почему ты не был рабби Зусей?».

Эли Люксембург каждый день, каждой строкой спрашивает себя — Эли, достоин ли ты самого себя?

И нас призывает к тому же.