ДЕСЯТЫЙ ГОЛОД

Глава первая. ПАЛАТА

"... Ушел правоверный на хадж в Мекку, а назад не вернулся. Земля ли его проглотила, упал ли на него кусок скалы, змея ли ужалила или разорвали дикие звери? А мо­жет сманили демоны, может он в пропасть упал или умер с голоду, утонул, погиб от жажды — долго гадали мы! По­том лишь купцы рассказали, со слов одного бедуина... Увидел один бедуин в окрестностях Иерусалима огромную птицу, принесла кусок мяса - на землю бросила. Прилете­ла опять и снова бросила, да так — много раз. В конце кон­цов куски эти сами сложились, образовав человека. А пти­ца опустилась к нему и стала рвать его. Несчастный кричал и молил о помощи, он успел сказать бедуину свое имя, сказать откуда он — вечный скиталец! Судьба его будет судь­бою тех, кому неизвестна тоска по родине. Птица Анка будет вечно терзать его, каждый раз собирая снова и снова".

Лежит на столе мой пергамент, мое сокровище, перга­мент "Мусанна". Лежит на столе кусок базальта с оплавлен­ным гвоздем. Помню, как этот камень ребе Вандал долго вертел в руках, недоумевая. "Осколок, сувенир из мира, бывшего до нас! Если нам повезет, если кто-то дойдет до Иерусалима, непременно покажите его тамошним каббалистам!"

За стенами моей палаты день и ночь стрекочут прибо­ры - вычерчивают кривые моих сновидений, мои мозго­вые импульсы, фиксируют температуру тела. Там трудит­ся целый отряд врачей: биологи, физиологи, психиатры перебирают мои гормоны и отправления. Сама же палата напоминает пещеру где-то в палате журчит, что-то каплет, особая, словом, среда, влажная и прохладная, как там, откуда я, собственно, вылез.

Я плохо узнаю людей, предметы, врачи говорят, что у меня ухудшается зрение, — предвестие слепоты. Голова постоянно пуста, а тело невыразимо болит. Меня окликают не­внятные голоса, слышу таинственные звуки, одолевает необъяснимый страх, преисподняя зовет назад, крепко дер­жит меня!

Доктор Ашер брался объяснить, что такое ощущение "пустой головы". Он из Персии, кстати, помнит отлично фарси, мы понимаем прекрасно друг друга.

— Подобные явления давно описаны, дорогой Калантар, этим страдают, например, заваленные в шахтах шахте­ры, извлеченные впоследствии на поверхность. Но ваш слу­чай несомненно можно считать феноменом, если все подтвердится... — И добавил, что я переживаю сенсорный голод - длительное отсутствие поступления в мозг обычной ин­формации. Биоцикл у меня чудовищно извращен: пятнад­цать - двадцать часов я сплю, а после бодрствую несколько суток. И ткнул пальцем в энцефалограммы в качестве дока­зательства.

У меня случается глубокий, обморочный сон, без периода предварительной отрешенности, и в этом сне-обмороке весь я во власти мучительных галлюцинаций. Врачи прекрасно знают об этом, поэтому просят меня вести записи — тесты самоконтроля: может, с их помощью мне удастся восстано­вить и все остальное?

"Птица Анка будет вечно терзать его, каждый раз собирая снова и снова!" — Я рву на себе провода, сдираю клем­мы датчиков, мечусь по палате, словно безумный. И не пи­шу ничего, бессильный что-либо вспомнить, и хочется боли: сломать себе руку, ногу, бежать хоть к дьяволу. "Эй, кото­рые там, за стенами! Я буду кроликом, я все вытерплю, и это не убьет меня! Невыносимо другое: вам все во мне подозрительно. И почему пишу по-арабски, и почему не хочу отдать вам пергамент и этот камень с гвоздем. Знаю, вы мне не верите, вижу по вашим глазам! А катастрофа с памятью вам кажется симуляцией".

Эти приступы бешенства, или отчаяния быстро, между прочим, кончаются. В палату влетает доктор Ашер, мой "джассус" (я дал ему эту кличку) и начинает сходу меня успокаивать: "Не волнуйтесь, дорогой Калантар, у вас все о'кей! К вам возвращается былой темперамент, а это вернейший признак выздоровления". Он ищет меня во мраке, обращаясь наугад к стенам, поднимает с пола бинты и при­соски, возвращает их снова на тело мое и ласково выгова­ривает, тая в сахарной улыбке: "Наблюдения за вашим ор­ганизмом приносят неоценимую пользу!" А я чуть не плачу: какая насмешка над теми, кто не дошел, кого поглотили недра!

Мне кажется, что "джассус" влетает в палату слишком уж быстро. Отсюда вывод: где-то под потолком зрачок, за мной следят неотступно. И сразу хочется язвить, защищаться. Снова опутанный проводами, я говорю ему, говорю им всем:

— Представьте, доктор, что вдруг потерялась Тора, потерялись Десять Заповедей!? И не осталось в памяти челове­чества - ничего ровным счетом: ни откровения Божьи на Синае, ни чудеса египетского Исхода, а только анализы: мо­чи, кала, крови...

Но "джассус" невозмутим, не устыдился ни капли. Притворяется, что не понял, и снова, в который раз домогается невозможного. "Передайте нам этот пергамент, почему вы не хотите себе помочь?"

А я ему отвечаю — с порога крутой поворот, в сотый, быть может, раз:

— У вас на уме одни подозрения, а это сосуд из чистого золота! В этом пергаменте заключается мой рай и ад — золотой сосуд, наполненный скорпионами!

"...Ушел правоверный на хадж в Мекку, а назад не вернулся. Потом лишь купцы рассказали..."